Владимир Васильев - Чужие миры [ Авт. сборник]
— К Омуту? — спросил Боград, осаживая коня.
Тарус кивнул.
— Где сойдемся?
— Думаю, в устье Шогды. Там селение есть, Иштомар зовется. Боромира там знают.
Боград кивнул согласно — там он тоже бывал.
— Удачи вам!
И хлестнул коня, уносясь вслед дружине. Богуслав, вскинув на прощание кулак, умчался за ним, и на зимнике остались лишь трое — Тарус-чародей, Вишена Пожарский и Славута-дрегович.
А вокруг стояли нескончаемые лойдинские леса.
— Поехали… — проворчал чародей, тронув коня, и углубился в чащу. Троп он не искал, вел напрямик, сквозь редкий подлесок. Вскоре зимник затерялся где-то позади. Здесь дремать уже не стоило — трое это не четыре сотни с лишком. Ухо востро, глаза бегают… Да и Тарус выглядит суровее, чем обычно. Видать, неспроста.
Ехали долго и почти все время молчали. Приближался вечер, Ярило-солнце готовился к отдыху, и путникам тоже пора было позаботиться о ночлеге, а Тарус все гнал и гнал вперед. Под ногами у коней начала хлюпать темная болотная вода — Рыдоги есть Рыдоги…
Вишена догнал Таруса:
— Гей, Тарус-чародей, где ночевать-то будем? Не здесь ли, по колено в воде?
Тарус обернулся к нему:
— Не серчай, Пожарский, знаю, куда веду. Почти уж на месте.
Скоро и впрямь жижа из-под ног исчезла; открылся пологий холм-остров, поросший редкой ольхой и ежевикой. В центре виднелся старый бревенчатый овин. Тарус указал на него рукой:
— Какая ни есть, а все ж крыша над головой. Отсюда до хутора, где Омут живет, рукой подать. Завтра с утра там будем.
Около овина они спешились, вытерли коней, стреножили и оставили пастись. Славута с Вишеной принесли дров, развели костер, Тарус тем временем приготовил мясо и хлеб.
Смерклось; лишь огонь освещал закопченные старые стены. Чернел огромный зев входа, эхом отдавался внутри хохот ушастого филина. Путники не спеша поели и стали устраиваться у пламени. Вишена лениво отстегнул меч и вздрогнул от неожиданности — изумруды горели, перекрывая даже свет костра.
— Гляди, Тарус! Нечисть рядом!
Славута, уже было улегшийся, вскочил. Чародей тревожно оглядывался, но вокруг было тихо и покойно.
— Может, овинник? — предположил Славута.
Тарус развел руками:
— Кто знает…
Филин захохотал снова — Вишена вслушивался в ночь, пытаясь понять, что кроется за ее кажущимся спокойствием.
— На коней взгляну, — сказал он, поднимаясь.
Когда Вишена подошел к выходу, крупная черная тень, похожая на огромного кота, метнулась в угол и пара пылающих глаз впилась в него.
— Овинник! — вскрикнул Вишена, видевший этого нечистого впервые. Глаза в углу сверкнули и погасли, но дока Тарус успел его разглядеть и наложить защитное заклятье.
Злого овинника, обычно хохочущего нагло и издевательски, на этот раз ловко обезвредили, еще до всех его возможных козней. Изумруды теперь лишь слабо лучились зеленью.
— Готов, — довольно сказал Тарус. — Нас он теперь не тронет — не сможет. А за коней не бойся, Вишена, Сирко мой от нечисти тоже заклят, а волков он гоняет пуще, чем ветер листья. Да и вот они, рядом.
У овина и впрямь виднелись затертые темнотой силуэты всех трех коней. Вишена успокоился и лег. Тишина и особенно уверенный голос Таруса разогнали страхи. Он поддался наваливающемуся сну, сладко расслабившись.
Снилось лето. Солнце жарило так, словно Ярило взбесился и собрался сжечь леса да вскипятить реки. И — странно! — среди чистого неба гремел гром и трещали частые вспыхивающие молнии. Жара становилась невыносимой.
— Вишена, вставай! — Голос у Таруса был злой, срывающийся.
Вишена проснулся и понял, откуда такой сон. Овин пылал, как факел на ветру. Треск и гудение пламени казались громом, отсветы огня — молниями, а нагретая земля и накалившийся воздух навеяли сон о лете.
Они едва успели выскочить, как с грохотом, обвалилась крыша. Овин сгорел мгновенно, пламя сожрало сухие бревна, оставив лишь жирную горячую золу. В предрассветной мгле осталась круглая обгорелая проплешина, все трое потерянно таращились на нее. Огонь завяз во влажной росистой траве, захлебнулся и угас. А люди успели заметить, как в лес метнулся крупный черный кот, оставив звучать в ушах злорадный хохот.
— Эх! — сокрушенно вздохнул Тарус. — Навредил-таки, нечисть поганая!
Славута недоуменно протянул:
— Как же так? Он не мог нас тронуть, ты ж его заклял.
— Нас он и не трогал, — ответил Тарус. — Он только поджег овин.
И подумал: «Хитер. Кто-то за ним стоит…»
Впрочем, потери были невелики. Сгорело ничейное ветхое строение, украдена пара часов сна, а все вещи успели вынести из огня — можно и порадоваться.
Тем временем светало. Вишена затянул походную суму и выпрямился, пристегивая меч. Возглас Славуты застал его врасплох.
— Вот те на! А кони-то наши где?
— Что? Кони? — Вишена озирался. Он ясно помнил: на влажной земле Рыдог копыта коней оставляли четкие глубокие отметины.
Следы нашлись недалеко от пожарища — когда овин вспыхнул, кони галопом рванули врассыпную.
«Вот те на! Они ж стреноженные были! Как освободились?» — растерялся Вишена.
Примерно на полпути к лесу следы обрывались. Конь Таруса оставил еще пару слабых, далеко отстоящих друг от друга, смазанных отпечатков, словно чайка на взлете. Но ведь кони — не птицы и поэтому не летают!
Славута присоединился к следопытству Вишены, но напрасно — больше ничего не нашли.
— Черти их утащили, что ли? Не пойму… — растерянно протянул Вишена. — Вы ничего не слышали?
Славута пожал плечами и ответил:
— Что тут услышишь? Пожар, не до того.
Тарус очнулся от каких-то своих потаенных дум.
— Темное это дело, други. Чую — сила за этим стоит.
Вишена и Славута уставились на него.
— Ну а дальше-то что?
Тарус не собирался пугать спутников — не из пугливых. Просто высказал свои ощущения.
— К Омуту пойдем. Пешком.
— Ну и пошли! Неча время терять.
Солнце окрасило небо на востоке в нежно-розовый цвет. Запела первая проснувшаяся лесная птаха, и новый день начался.
Чародей грустно сказал:
— Сирка жалко… Добрый был конь. Верный.
Добавил что-то еле слышно и зашагал к лесу, оставив заходящее светило за спиной.
Славута догнал его, хлопнул по плечу: «Ничего, мол, живы покуда — и то ладно», — и поправил у пояса боевую секиру. Меча дрегович не любил и поэтому не имел, а вот секира его прославилась еще во времена Северного Похода, многие враги если и успевали перед гибелью что-нибудь увидеть, уносили на небеса застывший в зрачках лунный полукруг.
